Николаю Павловичу Леонову — 87. По профессии он инженер-конструктор, много лет проработал в Туполевском бюро. Сейчас на пенсии, сидит на даче в Михневе.

— Нет, мы с Женей совсем не похожи. Я худой, в отца, а брат похож очень на нашу маму — она была полная, с чувством юмора, и Жене это передалось.

— Николай Павлович, каким вы помните брата в детстве?

— Мы росли в доме на Большой Васильевской улице, как раз напротив нынешнего Дома кино. Двор был коробкой, и там мы гоняли в футбол, дрались. Брат если с кем подерется, я за него заступался. Он дрался всегда до первой крови, особенно с одним рыжим. Но тот был старше и сильнее Жени, приходилось мне драку заканчивать. А вообще дрались улица на улицу, а Женя был неповоротливым и однажды не убежал вовремя, попал в милицию.

— Когда у него проявились артистические способности?

— Еще в школе: мы учились в 26-й — тогда еще Советского района. Учился он нормально, можно сказать, хорошо, участвовал в самодеятельности. Кто-то заметил, что у него есть способности ко всяким смешным вещам, но тогда ни родители, ни сам Женя этому значения не придавали. А потом грянула война. Наш отец работал инженером-конструктором на военном заводе № 32. И вот в тот день, как объявили, что война, он пришел с работы и сказал: «Идет набор рабочих на наш завод. Собирайтесь туда». И мы все оформились: я учеником конструктора, мама — инструментальщицей (до войны она была домохозяйкой, посвятила жизнь нашему воспитанию), а Женя на токаря пошел учиться.

 

	Женя Леонов в юности.

 

Когда немцы подошли к Москве, завод решили эвакуировать в Киров. Мы с родителями в назначенный час пришли на Белорусский вокзал, смотрим — ехать надо в товарняке таком, куда нашей маме, да и отцу тоже, не забраться. Стали с Женей думать, что делать. Женя говорит: «А надо ли нам ехать в Киров?» И мы подошли к родителям и сказали, что ехать не хотим. И они, недолго думая, согласились с нами, и мы все вместе вернулись домой. Мы были уверены, что Москву не сдадут. А через неделю на заводе появилось объявление: «Кто не уехал в Киров, приходите на завод, работа возобновляется». Но не прошло и двух лет, как брат поступил в авиационный техникум и готовился стать конструктором.

— Значит, в технике что-то смыслил? Разбирался?

— В технике смыслил, а руками ничего не мог делать. Машины у него были, так чинить их я ребят своих присылал к нему.

— В какой момент произошел переход от техники к прекрасному? Хотя авиация — это прекрасно.

— Авиация прекрасна. Точно. Дело было так: у нашей мамы был родной брат Николай Ильич Родионов, он имел отношение к искусству. Однажды он как-то пришел к нам и вдруг говорит: «Жень, это не твое дело — стоять у кульмана. Идет набор в студию при Большом театре. Тебе точно туда».

— Вы ничего не путаете? Именно при Большом? Разве Евгений Павлович пел? Не спрашиваю про танцы.

— Именно при Большом в то время было три студии — вокальная, хореографическая и драматическая. Он пошел, естественно, в драматическую, а руководил ею не кто иной, как Андрей Гончаров (это он потом возглавит Театр им. Маяковского, где Женя сыграет свои лучшие роли). Он его послушал и с удовольствием взял. Там Женя проучился два или три года и по окончании попал в театр — не помню, как назывался, но находился он на Сретенке. И только Женя начал играть, репетировать, как его через год закрыли и всем сказали: «Ищите работу сами».

— Ваша семья, связанная с техникой, с авиацией, не возражала, что младший сын занялся столь несерьезным делом?

— Нисколько. Отец вообще никогда не лез в наши дела, а мама очень даже нормально отнеслась к выбору Жени. Женя сначала расстраивался, что остался без работы, а потом с одной артисткой пошел показываться в театр Станиславского, что на Тверской улице, и их приняли. А поскольку театр был недалеко от нашего дома, так в нашей коммуналке, где у нас было две комнаты, сразу стали собираться артисты, Женины друзья.

— С кем он дружил? И вообще — умел дружить?

— Он очень дружил с Сатановским и его женой Майей Менглет, они сейчас в Австралии живут. Женя Шутов ходил к нам — вы не помните такого артиста?

— Извините, не помню. А что рассказывал ваш брат о театре Станиславского того времени?

— Он не любитель был рассказывать, но я понял, что это такое заведение, где сплошь и рядом интриги, артисты друг другу завидуют, потому что не они играют в спектаклях. Вот, например, в том же театре Станиславского Женя играл в пьесе Булгакова «Дни Турбиных» Лариосика, а на эту роль очень настойчиво претендовал артист Козлов (не знаю, жив ли он). Так вот, он Михал Михалычу Яншину, руководителю театра, так в глаза и говорил: «Это моя роль, а не Леонова». Но надо отдать справедливость Яншину — он сказал: «Нет, Лариосика Женя будет играть». Он же сам Лариосика играл во МХАТе когда-то и много Жене из этого подсказал. В общем, интрига такая проскочила, и с тех пор Козлов с Женей не разговаривал. А Женя очень расстраивался.

На одном спектакле у него как-то заболело сердце. Врачи сказали, что надо лечь в больницу. Он лег, и я, когда пришел к нему, спросил: «Жень, тебя же сердце раньше не беспокоило. Что случилось?» — «Да переживаю я». Но что переживал — не сказал. Не любил жаловаться. Только после этого случая вот что произошло: пока он лежал в больнице, к нему никто из театра ни разу не пришел. И Женя тогда принял решение — подал заявление об уходе.

— Обиделся? Он обидчивый был?

— Обидчивый, но отходчивый. А как в Москве пронюхали, что он уходит, тут же прибежал к нему директор театра Маяковского и стал звать к себе.

— Евгений Павлович достаточно быстро начал сниматься в кино, стал популярен как комический артист. Известность изменила его характер? Как он перенес «медные трубы»?

— Хотите верьте, хотите нет...

— Вы говорите прямо цитатой из моей любимой картины «Полосатый рейс».

— Дайте договорю — не изменился ни капельки. А насчет «Полосатого рейса» я вам так скажу: он во всех сценах снимался сам.

— Вот этого, Николай Павлович, извините, не понимаю. Зачем артист так рисковал — ведь хищники ходили рядом?

— Он не отказывался сниматься сам. И когда в ванной лежал, и когда в клетке сидел. Кстати, когда в клетке находился, а тигры снаружи ходили, они не обращали на него никакого внимания. И тогда режиссер, а может, кто из группы, подкинули в клетку поросенка. Поросенок завизжал, и хищники на клетку бросились.

 

	Мама — Анна.

 

— Жуть какая! А какая ваша самая любимая картина с участием брата?

— Знаете, у меня к комедиям сложное отношение. Я один раз посмотрел, как Женя играл, и всё. Только потом, когда он умер, стал пересматривать. Понимаете, он играл обычно таких людей, каким сам никогда не был.

— А каким он был?

— Каким? Так не скажу сразу. Наверное, добрым. У них всегда собаки с Вандой были. И многие люди пользовались этим — прямо к квартире или к даче щенков подбрасывали. И он их никогда не выбрасывал, он их брал себе или пристраивал. А вы знаете, как он с Вандой познакомился? Театр Станиславского был на гастролях в Свердловске. И вот их трое мужиков шли по улице и увидели красивую девушку. Женя пригласил ее в театр. А когда вернулся в Москву, позвонил и просто сказал: «Ванда, приезжай в Москву». И она приехала.

— Все произошло так быстро?

— Да, так быстро. Ванда стала жить с нами: я с родителями в одной комнате, она с Женей — в другой. А потом родился Андрюшка. Вот вы спросили, какой он был, а я прямо не мог ответить. Теперь скажу: очень заботливый муж и отец. Он так Андрюшку своего любил — он даже книжку ему написал.

Всем помогал — если кому в театре квартира была нужна, его к Лужкову запускали. Кому врачей — тоже он.

— Понятно, популярность.

— Знаете, как эта популярность ему выходила? Я был свидетелем такого случая. Идем с Женей по улице, у магазина подходит к нам мужик алкашеского вида и бесцеремонно так говорит, обращаясь к брату: «Жень, дай рубль». «Фиг тебе», — говорит Женя. А мужик озлобился: «Я знаю, где у тебя машина стоит». И действительно, через какое-то время мы обнаружили на его «Волге» дыру.

Вот люди думают, которые смотрят кино, что он только смешные роли играл. А какие у него прекрасные роли были в театре! В Театре им. Маяковского он играл Ванюшина в спектакле «Дети Ванюшина» так, что в зале люди плакали, не стесняясь слез.

— Вы помните вашу последнюю встречу с ним?

— Конечно. Это было за два дня до Жениной смерти. Я приехал к нему, и мы пошли гулять с собакой. Пошли по одному и тому же маршруту — двор, школа, Фрунзенская улица. Женя говорит: «Подожди, я задыхаюсь». Постояли пять минут. Снова пошли. И снова он: «Я задыхаюсь». Так мы и ходили. Понимаете, он очень мнительный был. Особенно это усилилось после его клинической смерти в Германии, после операции на сердце. Они в Прибалтике познакомились с одной врачихой, и та, видимо, не подумав, сказала ему: «После такой операции, Евгений Павлович, люди больше пяти лет не живут». Он это так запомнил, что, мне кажется, жил как под дамокловым мечом. Самое интересное, что так и случилось: именно через пять лет он умер.

Я помню, как в тот день мне позвонил Андрюша: «Дядя Коля, приезжай, папа умер». Я еще тогда водил машину — тут же поехал. Вошел в квартиру. Вижу: две табуретки, доска, а на доске лежит Женя мой. Еще теплый. Так я и не застал его.

— Сегодня Евгению Павловичу — 85, до которых он не дожил. Он любил отмечать дни рождения?

— Спокойно относился. Я помню, как-то он позвал меня на один день рождения и сказал: «Будет футболист Добровольский». А мы оба — страстные болельщики «Динамо». Я пришел, вижу, сидит такой скромный парень. Ну, выпили. Отметили — вот и все. Может, в театре отмечал, но всегда без шума.

Вы спрашиваете: что самое ценное в моем брате? Любовь к семье. Он так ее любил, делал для нее больше, чем мог, он на нее жизнь положил.

Александр Стернин: “САМ ЛЕОНОВ — ЧЕХОВСКИЙ ГЕРОЙ”

Сегодня у Евгения Леонова день рождения. 85 лет. Каким был этот великий артист? Лучше всего на этот вопрос отвечают снимки. “МК” полистал альбом театрального фотографа Александра СТЕРНИНА.

 

   

Этот портрет я снимал для зрительского фойе. Еще до болезни Евгения Павловича, и он был, конечно, другим. «Вы очень похожи на моего отца», — сказал я ему. «А я для многих папа», — пошутил он. У него вообще было очень лукавое настроение, хитрый глаз, и таким он получился. Сначала меня смущало, что он в джинсовой курточке. Надо сказать, что он очень любил джинсовую одежду и был если не щеголем, то человеком, знающим в одежде толк. В общем, придавал значение одежде.

   

«Поминалка» («Поминальная молитва». — Прим. авт.), репетиция, но особенная — первая репетиция Евгения Павловича после его возвращения из Германии. А если по правде сказать — с того света. В Германии он попал, как известно, в больницу, находился в коме, но все-таки вернулся. На сцене, когда он появился, я заметил, что он другой, он изменился. Держался так, как будто еще не освоился со своим возвращением к жизни. Его движения стали более экономными, что ли, уже не плясал, а все пропускал через текст. Когда жена Ванда сказала ему: «Женя, тебе надо бы себя поберечь», он ответил: «Ванда, ты не вмешивайся, я чувствую, как мне себя вести».

   

«Оптимистическая трагедия» с потрясающим составом: Николай Караченцов, Александр Абдулов и Евгений Леонов в роли Сиплого. Меня (да и не только меня) сразил тогда контраст, и он особенно был заметен на фотографиях — Сиплый вроде такой добрый, в очочках, а на самом деле страшный человек. Неспроста Марк Захаров взял на эту роль Евгения Павловича. Ведь он еще смолоду в кино играл таких скользких, противноватых героев. Потом стал положительным комиком. А тут его Сиплый рядом с шаровой молнией — Колей Караченцовым. Очень сильно! На фотографии сцена, где Сиплый с Алексеем решают судьбу белогвардейских офицеров, их играли как раз Янковский со Збруевым.

   

Спектакль «Диктатура совести». На первом плане Леонов-младший, чуть в стороне от отца. Интересная вещь: чем больше я наблюдаю Андрея, тем больше понимаю, как он внутренне (даже не внешне) похож на отца. Он добрый, хороший человек. И комический дар ему передался.

У них было два совместных спектакля — «Вор» и «Диктатура совести». Как рассказывала Ванда, жена Евгения Павловича, он вроде и не возражал, что сын будет артистом, но и не помогал. Когда Андрей поступал в театральный, он вообще уехал из Москвы: решил, поступит — поступит, не поступит — не поступит. И вся помощь заключалась в том, что он попросил педагога из театрального училища составить Андрею программу.

Никогда не забуду его роль в «Двух женщинах» (спектакль Владимира Мирзоева уже не идет в «Ленкоме»). Андрей играл соседа и прекрасно передал внутренний инфантилизм своего героя. Такой трогательный, с нелепой, детской походкой...

   

А это уже «Иванов» — удивительный спектакль, который удивил Москву, прежде всего самим Ивановым — Марк Захаров назначил Леонова. Критики, я помню, еще спорили: одним он нравился, другие категорически не принимали и считали, что это спекуляция на фактуре актера. Но время и жизнь показали, что сам Евгений Павлович — чеховский герой. Он очень любил этот спектакль, но поначалу сильно сомневался и говорил, что Марк Анатольевич рискует, назначая его на эту роль.

Он шел в театр своей своеобразной походкой. Весь в себе, не улыбался, про такого сказали бы: «Бука». Не любил, когда подходили к нему, когда заговаривали. Не был шумным, не шутил публично. Немногословный, просто молчун. Вот Саша Абдулов, тот ни на минуту не замолкал, а Леонов, если скажет, то короче не бывает.

   

Сцена на коленях — финал «Поминальной молитвы». Удивительный снимок — почти никого не осталось в живых. Сначала умерла Пельтцер: Татьяна Ивановна была бесподобна в роли Берты. За ее спиной Саша Абдулов — он все время щелкал перед ее лицом пальцами: «Сконцентрируйтесь, маманя». Сева Ларионов, игравший Лейзера Волфа, — тоже нет. Чем примечателен этот снимок еще? Помню, снял сцену и пошел за кулисы, а там стоял Олег Янковский, который пришел посмотреть спектакль после перерыва. И в этот момент со сцены выскочил разгоряченный Саша Абдулов. Увидел Янковского: «Ну что, это вам не Лукича играть», — сказал и убежал на поклоны. Он имел в виду спектакль «Революционный этюд», где Янковский играл Ленина.

В последний день своей жизни он собрался раньше обычного.

— Жень, ты чего так рано? — спросила Ванда.

— Да вот Андрюша приедет.

Но Андрюша, сын, не успел приехать. Евгений Павлович начал одеваться: «Надо уже идти», — сказал. Успел надеть кофту, и жене показалось, что нога его запуталась в штанине. А это он уже терял сознание. Упал. Ванда закричала. Но не сильно расшибся, потому что до этого она скатала ковер, приготовила в химчистку его. Вот этот ковер и самортизировал.

В этот вечер никто из зрителей не сдал билетов. Все, не сговариваясь, тихо пошли в церковь, что рядом с «Ленкомом», купили свечки и долго стояли возле театра.