Запретная любовь

— Жизнь то и дело сталкивала вас. Можно сказать, что ваш роман был предопределен?

— Конечно. Я помню все наши встречи. Я была замужем за другим человеком, он был женат на другой женщине. Мы дико смущались, встречая друг друга. Однажды столкнулись в подземном переходе из Дома литераторов в так называемый Большой союз, и Юрий страшно ударился лбом о низкую притолоку и жутко выматерился. Я с изумлением посмотрела, а он сказал: “Извините, Оля”.

— Между вами всегда что-то искрило?

— Носились сквозняки. Однажды, когда я была у него в семинаре, он попросил подвезти его домой, потому что мы жили рядом. Мы ехали в машине, велся вялый натужный разговор. И вдруг Юрий Валентинович спросил: “У вас есть роман?” От неожиданности я сказала: “Да”. “Хороший?” — голос у него был упавший. “Да нет”, — призналась я и подумала: какое нахальство задавать такие вопросы и отомстила: “А у вас есть, Юрий Валентинович?” — “Есть”. — “Хороший?” — “Да тоже нет”. Это был наш первый неформальный диалог. Юра нравился мне безумно.

— А как начался роман?

— Юра дал мне почитать какую-то книгу. Я долго ее держала, и однажды он мрачно буркнул, что книгу пора вернуть. Когда я пришла отдавать, он обнял меня и пробормотал четверостишие Ходасевича, которого очень любил: “Перелети, пере- что хочешь. Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи... Сам затерял — теперь ищи... Бог знает, что себе бормочешь, ища пенсне или ключи”. С этого и начался роман. С чужими квартирами, чужими ключами, чужими портретами. То в Нагатине, то в Чертанове, то в Теплом Стане.

— Запретная любовь трудна для двоих. Вы не пытались прервать эти отношения?

— Порой мы расставались надолго, чтобы убежать от этого чувства. Семь лет он не решался развестись. Он был человек совестливый, хотя та женщина делала все, чтобы ему легче было уйти. Одна их общая знакомая сказала ей: “Вы — кузнец своего несчастья”. Мне тоже было трудно уйти от мужа, хорошего, благородного человека. Я понимала, на какое осмеяние его обрекаю. Мы все жили в огромной коммунальной квартире, которой по сути был Союз писателей. Все друг друга знали и обсуждали.

— Как быстро писательская “коммунальная квартира” переварила ваш брак?

— Не переварила. Я после его смерти с маленьким Валей приехала в Пицунду. У меня было очень сильное нервное истощение, и моя подруга-психиатр сказала, что есть два хороших средства преодолевать стресс такого рода. Уходить в лес и кричать так, чтобы начинали болеть мышцы шеи, и бег. Рано утром я бежала в Пицунде и услышала, как две дамы мне в спину сказали: “Бежит, старается, форму соблюдает, ей же еще замуж выходить!”

— Но у вас была попытка создать семью?

— Получается, они были правы. (Смеется.) Я не думала, что надо бегать, чтобы выйти через 8 лет замуж. Это был гражданский брак. Сейчас, по прошествии времени, я должна констатировать, что моему избраннику тоже было очень трудно, потому что невозможно слушать через каждое второе слово “Юрий” и смотреть на его портреты. Мне не хватило такта убрать портреты. Но я физически не могла это сделать.

— Красивый, загадочный, талантливый, знаменитый — такие мужчины нравятся женщинам. Вы его ревновали?

— Я сильно его ревновала, но ему, по-моему, это нравилось. Женщины кокетничали с ним нагло, при мне, и у меня это вызывало ярость. Однажды он уехал в Италию, и я ужасно тосковала. Вдруг звонок: одна дама, жена писателя, звенящим от счастья голосом говорит: “Ой! Оля, а мы только что вернулись из Италии! Мы видели Юру в Ватикане с потрясающей красоты девушкой!” Я чувствую: мир рухнул! Я стала рыдать, в это время позвонил Юра. И я сразу спросила: “С кем ты был в Ватикане?” “О! Я так и знал! Когда они пошли нам навстречу, у меня упало сердце. Я понял, уже сегодня вечером будешь знать ты. У меня была действительно очень красивая переводчица, она скоро приедет в Москву, и я тебя с ней познакомлю”.

— У него были увлечения?

— Один раз “амур” случился в самом начале нашего романа, Юра мне рассказал об этом. Я встретила ее на одном официальном мероприятии и сказала Юре: “Вот с этой дамой у тебя был роман”. Он считал, что я необычайно проницательна. Так же я узнала его первую женщину. Она подошла к нему на киностудии, они так смотрели друг на друга, что я поняла: у них был счастливый роман, о котором оба вспоминают с благодарностью. А я отошла в сторону, не желая мешать, потому что жена, которая стоит, как часовой у Смольного, — это смешно.

— У вас разница в возрасте — тринадцать лет. На фотографиях вы сияете обольстительной красотой. Юрий Валентинович был ревнив?

— Очень. Один раз устроил ужасную сцену, и ему самому стало неловко. Потом сказал: “Больше не буду тебя никогда ревновать, — и добавил: — По крайней мере не буду подавать вида”. Однажды в Венеции, куда мы приехали по приглашению итальянского издательства, произошла смешная история в отеле. Тогда в наших магазинах ничего не было, и у меня был с собой список покупок пунктов на шестьдесят. Маме — кофту белую в черный горошек, моей сестре — дезабилье и тряпки для мытья пола, которых здесь еще в помине не было. И вот мы идем с Юрием Валентиновичем мимо хозяйственного магазина, я думаю нырнуть туда за тряпками, но слышу: “Оля, до этого безумия мы не дойдем”.

— Дошли?

— Когда он пошел в отель давать интервью, я вернулась в магазин и накупила кипу тряпок для всех подруг. И в гостинице, чтобы муж не увидел этот пакет, я спрятала его в шкафчике, где уборщицы хранят свой инвентарь. Когда Юра заснул, я в ночной рубашке вышла в коридор и направилась к своему тайнику. И в этот момент увидела лаковые штиблеты. Я подняла голову: стоял роскошный джентльмен в смокинге, который воззрился на меня с диким изумлением, подумав, что богатая клептоманка крадет у горничных. От страха я приложила палец к губам. Он сделал то же самое. А утром на завтраке входит этот человек, видит меня и прикладывает палец к губам. Юра вскипел: “Что это значит? Я требую объяснений!” Он мне не поверил, и пришлось предъявить доказательства — те самые тряпки для пола.

“Его мягкость искушала женщин”

— Юрий Валентинович многим казался флегматичным, малообщительным. С ним было трудно?

— Легко! На самом деле он был очень смешливый, щедрый, великодушный и предельно искренний. Юра умел дружить, и люди, которые встречались с ним хоть однажды, уже не могли его забыть. А немножко угрюмый вид объяснялся одышкой. Юра скрывал, что ему не хватает дыхания, поэтому говорил медленно.

— А что с ним не прокатывало?

— В быту все прокатывало. Он очень любил мыть посуду. Один раз мне стало стыдно, и я сказала: “Прекрати. Я не хочу, чтобы ты мыл!” А тогда было очень модным слово “где-то”, и он ответил: “Мне где-то это очень нравится”. Его мягкость женщин очень искушала, им казалось, что можно давить до конца. Когда мы с ним познакомились, он ходил в облезлой болгарской дубленке, по-холостяцки зашитой черными нитками, в руках авоська, в которой он вечно таскал продукты. И еще просил заехать в прачечную забрать белье. Его жена думала, что так будет всегда. Но я поняла, что это кончается мгновенно и бесповоротно. С Юрием Валентиновичем не прокатывало то, что нарушало главные понятия его жизни. Например, в те времена писателям, как привилегированному классу, полагался паек. Мы были приписаны к магазину “Диета” по соседству. Однажды Юра вернулся из магазина, с грохотом поставил этот пакет и сказал: “Я туда больше не пойду! Мне стыдно”. А у нас был грудной ребенок и не меньше пяти гостей каждый день за обеденным столом. И мы стали ездить на рынок.

— Слышала, что он был завзятым болельщиком?

— Он был потрясающим болельщиком, и мне привил эту страсть. Его кумиром был легендарный Андрей Петрович Старостин. Юра болел за “Спартак”. Если игрались важные матчи, бросалось все. Как-то я его шутливо спросила: “Почему ты на мне женился?” — он ответил: “Помнишь, наши играли с чехами на чемпионате мира? Ты прилетела, я тебя не встретил. Ты вошла и спросила: какой счет? И не сказала ни слова упрека”. У него в “Другой жизни” герой смотрит спорт по телевизору, что вызывает раздражение у жены, а он говорит: “Неужели ты не понимаешь, что это мой бром, мои “Ессентуки?”

Часто они смотрели матчи вместе со Старостиным, и я выходила, понимая, что мешаю им комментировать “без цензуры”. Юра был один из столпов спортивной журналистики, он автор знаменитого тогда фильма “Хоккеисты”, который был снят по его сценарию.

— У него были какие-то приемы самообороны в жизни?

— Юмор и ирония. У него была потрясающая мать, и когда ее арестовали и повели пешком вниз по лестнице, дети выбежали с ревом. Она остановилась, думала, что прощается навсегда, и сказала: “Дети, что бы ни случились, никогда не теряйте чувства юмора!”

— Наверное, это помогало в отношениях с коллегами по писательскому цеху. В воспоминаниях Юрия Дружникова сквозит острая зависть, даже публикацию в “Новом мире” он объясняет добрососедскими отношениями с Твардовским.

— Грош цена этим “воспоминаниям”. Юрий Валентинович с Дружниковым не был знаком. А во-вторых, с Твардовским, я думаю, можно было есть из одной миски, но к литературе это отношения не имело. Александр Трифонович был абсолютно независимый человек.

— Вы дружили с Твардовскими?

— Юрий Валентинович часто общался с Александром Трифоновичем, а Мария Илларионовна была очень закрытым человеком. На нашем участке был глухой угол. После смерти Юры я уходила туда плакать, чтобы не видел сын. И однажды в ранних сумерках я стояла и плакала, она подошла к забору и сказала: “Ольга Романовна, знаете, что я делала, когда умер Александр Трифонович? Я занималась его библиотекой”. Это был намек. Юрий Валентинович хранил очень много чужих рукописей, за которые можно было получить срок, я поняла, что от этого надо избавляться. И ночью перевезла все это к маме и тайком от нее спрятала по антресолям.

Высокое напряжение

— Когда вы узнали, что он смертельно болен?

— Я подозревала, у него были очень плохие симптомы. При тех болях, которые он испытывал, люди бьются головой о стену и молят о смерти. Он только бледнел, пот стекал со лба, как вода. Но он никогда не жаловался. Когда врачи увидели его рентгеновский снимок, они переглянулись, и я поняла, что это конец. Юрий Валентинович был очень мужественным человеком. Хирург профессор Лопаткин зашел к нему перед операцией: “Ну что ж, Юрий Валентинович, на май мы с вами выпьем! Потом переживал: “Зачем я это сказал?” Через день Юры не стало. Он ушел рано, в пятьдесят пять.

— Юрий Валентинович вел дневники. Вам открылись какие-то тайны?

— Дневники были очень скупыми, а самое главное, что писатели такого уровня самое ценное и потаенное доверяют литературе. Поэтому мне дневники читать не надо было. Я иногда про себя такое узнавала в книгах, что у меня перехватывало дыхание. Я-то знала, о чем идет речь. Юра мне каждый день читал написанное за день. Однажды он мялся-мялся, как нашкодивший кот, а прочитать-то хотелось. Это была очень болезненная вещь про меня. Он спросил: “Ну как, ничего? Выдержишь?”

— Страшно, когда глубоко личные вещи кладутся в копилку, чтобы выплыть в большую литературу.

— Страшно, но какое счастье, что об этом можешь догадаться только ты. У Юрия Валентиновича в том же романе “Время и место” возвращается из лагеря мать, которую он не видел 8 лет. И она перед сном робко подходит к нему, потому что оставила мальчика, а встретила дядьку здоровенного: “Можно тебя поцеловать?” Она наклонилась, поцеловала, от нее пахло земляничным мылом, и он подумал: надо записать “от нее пахло земляничным мылом”.

— Иногда бывает наоборот: сюжеты воплощаются в жизни. С Юрием Валентиновичем так случалось?

— Он очень этого боялся. Например, во время нашего тайного романа он привез мне из-за границы очень красивую атласную голубую блузку. А потом очень мрачно спросил: “А почему твой муж ходит в блузке, которую я тебе подарил? Я вчера его видел в ЦДЛ в ней”. “Ты с ума сошел? — я рассмеялась. — Председатель бюро секции прозы в женской блузке?!” У него же в “Долгом прощании” похожая сцена. Помните?

— Вот и первая жена Юрия Валентиновича — певица из Большого театра Нина Нелина — присутствует во многих его романах. Он назвал ее ведьмой. Было в ней колдовство?

— Она была красивая, талантливая. Когда Нина пела Розину, на нее ходили смотреть. Золотые вьющиеся волосы, роскошные плечи и зеленые туманные глаза. У Юры была тяга к ведьмам. Одна ему напророчила смерть, другая — последующие браки. В момент ссоры Нина сказала ему: “Подожди, я умру, скоро ты женишься или на редакторше или на Ольге”. После ее смерти остался дневник, полный ужасных подробностей и ненависти к Юре. Ее полоумные родители таскались по редакциям с просьбой опубликовать. Правда, они вырвали оттуда самое жареное — ее личную жизнь. Мне кажется, Нина видела, что ушла любовь, и это вызывало отчаяние и злобу.

— Он знал, что она была любовницей Берии?

— Мы никогда не говорили об этом, но, думаю, что знал. Слухи ходили. А потом это просвечивает в его прозе. Вы вспомните “Время и место”, когда писатель Никифоров спрашивает свою жену Георгину: “Гога, родная, только не обижайся, ты не могла бы описать свои ощущения вчера и сегодня, когда узнала о его конце? Только честно. Абсолютную правду”. — “Тебе для романа?” — “Да”. Была пауза, он стоял за ее спиной и ждал, вдруг она всхлипнула задавленным рыданием: “Ощущения!” И прошептала: “Испытала великую радость…”.

— Мне кажется, Юрий Трифонов был источником такого высокого напряжения, что вы не могли не поддаться его влиянию.

— Я “до” и “после” — просто разные люди. Я даже поражаюсь, как он мог меня полюбить. Видимо, что-то увидел во мне. Единственное, что не изменилось, — надеюсь, я никогда не была фальшивой. Он научил меня многим важным вещам, в частности правильно относиться к деньгам: не жалеть, не копить, не дорожить. Однажды сказал замечательную фразу, которую я часто повторяю: “Оль, я иногда доходил до рубля. Уверяю тебя: это не страшно”. Он научил меня думать о других в любой ситуации. Когда мы стали выезжать за рубеж, я кинулась покупать шмотки, он мягко сказал: “Ты оставь денег на подарки”. За границей перед отъездом устраивал ужин для всех людей, с которыми мы общались: издателя, переводчика, шофера. И это в то время, когда люди жалели су на туалет. Одна не бедная женщина из издательства мне сказала: “Он — единственный русский писатель, который это делает”.

— Многие писатели советской поры ушли в небытие, а Юрия Трифонова читают.

— Знаете, он для меня сразу после Чехова. Были писатели более изощренные в стиле или философии, но так рассказать человеку о нем самом мало кто мог. Очень часто перечитываю “Время и место”. Его проза облучает. Даже я, знающая о Юре почти все, рыдаю над его книгами. Он понимал и печаль человеческую, и прелесть жизни, и ее конечность.