Письменный стол Лаара был завален яркими, украшенными лентами и бантами коробками и пакетами. Но развернута была только одна упаковка — и Март Лаар сидел, наглаживая новенький, только что из магазина, спортивный арбалет. Хмурый, если не сказать — мрачный, взгляд главного историка страны застыл на двери. Он терпеливо ждал.
Наконец раздался стук. Лаар быстро натянул тетиву, вставил стрелу, и только тогда откликнулся:
— Входи!
На пороге показался Аавиксоо, министр обороны, с пустым стаканом в руке.
— Звал, камрад? — спросил он и потянулся за початой бутылкой на небольшом круглом столике слева от двери.
— Отставить! — рявкнул Лаар. — Ну-ка, отошел от двери! Вон к той стеночке!.. — и махнул арбалетом, указывая направление.
Аавиксоо, как военнослужащий человек, исполнил команду прежде, чем понял ее смысл. В следующее мгновение свистнула стрела, черной молнией пересекшая кабинет, и, пробив ухо, пришпилила Аавиксоо к стене.
— За что?! — завопил несчастный министр, скосив глаза на оперение стрелы, еще дрожащее около правой скулы. Вместо ответа снова свистнуло, и вторая стрела пробила сухощавое тело Аавиксоо в районе левой ключицы.
После пятого выстрела мольбы министра сменились стонами, а к тому времени, когда у Лаара кончились стрелы, его однопартиец, больше похожий на святого Себастьяна, молчал как убитый.
Лаар встал из-за стола, с которого прихватил какую-то открытку, и подошел к Аавиксоо.
— Как ты мог? — спросил он. — О, как ты жесток! И как это низко — бить человека по самому чувствительному месту.
Министр обороны это заявление не оспорил ни звуком, ни жестом.
— Ты… — лицо Лаара скривилось в страдальческой гримасе. — Ты сделал мне больно. Да ты просто зверь какой-то! Вот зачем ты мне преподнес эту гадость? — сказал он и махнул перед лицом камрада открыткой, на которой было написано «22 апреля» и «С Днем рождения!»
Открытка, оказавшаяся звуковой, вдруг запищала: «Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой…» Лаар поморщился и отшвырнул ее в угол.
— С самого рождения несу я этот крест, это проклятие, — с неподдельной болью заявил он, брызнув слюной. — Родиться в один день с Лениным — что может быть страшнее? Да это же моя родовая травма! И как с твоей стороны бессердечно напоминать об этом! Ты после этого просто озверелый изувер, бездушное чудовище, жестокосердный инквизитор!
Лаар сделал паузу, затем продолжил:
— Чего молчишь? Нечего сказать в свое оправдание?
Не дождавшись ответа, Лаар отошел к окну и скорбно уставился в небо. «22-ое апреля… За что мне, боже, эти страдания? — думал он. — Тебе что, господи, трудно было выпустить меня в мир на двое суток раньше, в день рождения Адольфа?..»
