1 октября 1912 года родился советский историк-этнолог, археолог, востоковед, писатель Лев Гумилев.

«Единственное мое желание в жизни (а я сейчас уже стар, мне скоро 75 лет) — это увидеть мои работы напечатанными без предвзятости, со строгой цензурной проверкой и обсужденными научной общественностью без предвзятости, без вмешательства отдельных интересов тех или иных влиятельных людей или тех глупых, которые относятся к науке не так, как я, то есть использующих ее для своих личных интересов. Они вполне могут оторваться от этого и обсудить проблемы правильно — они достаточно для этого квалифицированы. Услышать их беспристрастные отзывы и даже возражения — это последнее, что я хотел бы в своей жизни».

Желание автора этих строк сбылось – в конце 1980-х он не только успел увидеть свои работы напечатанными, но и записал целую серию телевизионных лекций. В конце 1980-х – начале 1990-х Лев Гумилев стал одним из самых популярных ученых на постсоветском пространстве. О его пассионарной теории этногенеза любили поговорить даже те, кто с трудом произносил это название.

Слова, которые мы привели в начале, взяты из «Автонекролога» – так статью о себе назвал сам ученый.  Право мыслить свободно, выдвигать теории, ставящие в тупик научный мир, Лев Николаевич Гумилев выстрадал, пройдя через тюрьмы, лагеря, войну и конфликт с самыми близкими.

«Дитя русской поэзии»

Он родился 1 октября 1912 года в Санкт-Петербурге, в семье, которую сегодня назвали бы «звездной». Отцом его был выдающийся поэт Серебряного века Николай Гумилев, матерью – не менее выдающаяся поэтесса Анна Ахматова.

Любовь, плодом которой стал новорожденный Лев, не могла быть долгой – Гумилеву и Ахматовой были свойственны порыв, а не постоянство.

Попечение над «сыном русской поэзии» родители доверили бабушке – Анне Ивановне Гумилёвой. Первые годы своей жизни Лев провел в ее имении Слепнево Бежецкого уезда Тверской губернии.

В 1917 году имение пришлось оставить. Крестьяне к своей барыне относились с уважением – ей разрешили вывезти из дома библиотеку, а также личные вещи.

«Детство свое я помню очень туманно и толково сказать о нем ничего не могу. Известно мне только, что я был передан сразу на руки бабушке – Анне Ивановне Гумилёвой, увезен в Тверскую губернию, где у нас был сначала дом в деревне, а потом мы жили в городе Бежецке, в котором я и кончил среднюю школу. В это время я увлекся историей, и увлекся потрясающе, потому что перечитал все книги по истории, которые были в Бежецке, и по детской молодой памяти я очень много запомнил», – писал Гумилев в автобиографии.

«Неправильное» происхождение

Родителей в раннем детстве Лев видел лишь изредка. В 1921 году Николай Гумилев был расстрелян по обвинению в участии в антибольшевистском заговоре. До сих пор идут споры, действительно ли Гумилев-старший являлся заговорщиком. Впрочем, современники, хорошо знавшие поэта, не сомневались, что он мог с головой окунуться в подобную авантюру.

Как бы то ни было, но расстрел отца на жизни сына отразится в полной мере. «Папа-контрреволюционер» станет для Льва Гумилева настоящим проклятием.

Лев в школе увлекся историей, выбился в лучшие ученики, и стал «белой вороной». Одноклассники считали его выскочкой, и постоянно припоминали «барское» происхождение.

В 1929 году Лев Гумилев уехал к матери в Ленинград, где закончил школу.

Совместная жизнь с матерью и отчимом Николаем Пуниным была сложной. Требования, предъявляемые отчимом, его порой раздражали, впрочем, он был готов терпеть, дабы продолжать учебу.

В 1930 году Лев попытался поступить в университет, однако ему было отказано в приёме из-за социального происхождения.

Геология и стихи

После этого Гумилев сначала устроился чернорабочим на завод, а затем закончил курсы коллекторов геологических экспедиций.

В суровых условиях геологических экспедиций на происхождение внимания не обращали, и Гумилев чувствовал себя неплохо. «Я попытался изучать геологию, но успеха никакого не имел, потому что эта наука была не моего профиля, но я тем не менее в должности наименьшей — младшего коллектора — поехал в Сибирь, на Байкал, где участвовал в экспедиции, и месяцы эти, которые я там провел, были для меня очень счастливыми, и я увлекся полевой работой», - вспоминал Лев Николаевич.

В 1932 году его включили в экспедицию по изучению Памира. За 11 месяцев работы в Таджикистане он научился говорить по-таджикски, что впоследствии помогло ему в научной деятельности.

В 1933 году Гумилев приехал в Москву, где занимался переводами стихов поэтов национальных республик СССР.

Лев Гумилев писал стихи и сам, и цензором выступала мать, Анна Ахматова. Она практически запрещала сыну подражать стилистике отца, считая, что тот должен искать свой путь.

В конечном счете, Лев Гумилев решит, что наука ему ближе, хотя некоторые его произведения, по мнению критиков, не уступали творениям «звездных» родителей.

Качается ветхая память 
В пространстве речных фонарей
Стекает Невой мех камнями, 
Лежит у железных дверей.
Но в уличный камень кровавый
Ворвались огни из подков
И выжгли в нем летопись славы
Навек отошедших веков.
Сей каменный шифр разбирая 
И смысл узнавая в следах, 
Подумай, что доля святая
И лучшая – память в веках.

«Освободить из-под ареста»

Летом 1934 года сбылась мечта Льва Гумилева – он был зачислен на исторический факультет Ленинградского государственного университета.

«Поступив на истфак, я с охотой занимался, потому что меня очень увлекли те предметы, которые там преподавались. И вдруг случилось общенародное несчастье, которое ударило и по мне, — гибель Сергея Мироновича Кирова. После этого в Ленинграде началась какая-то фантасмагория подозрительности, доносов, клеветы и даже (не боюсь этого слова) провокаций», - вспоминал Гумилев.

Донос на Льва написали однокурсники, которые относились к нему с подозрением из-за желания держаться обособленно, отказа от участия в общественной жизни. В октябре 1935 года Гумилев был арестован.

Анна Ахматова отправилась в Москву, просить Сталина освободить сына и мужа – отчим Льва Николай Пунин также оказался за решеткой.

Обращение, как ни странно, было услышано. Сталин наложил резолюцию: «т. Ягода. Освободить из-под ареста и Пунина, и Гумилёва и сообщить об исполнении. И. Сталин».

Гумилев оказался на свободе, но из института был исключен – постаралась комсомольская организация.

Избежавший расстрела

Лето 1936 года он провел в археологической экспедиции, изучавшей хазарское городище Саркел. Осенью того же года Гумилева восстановили в университете.

«Большой террор» не мог пройти мимо Льва – он не умел прятаться, не умел быть незаметным. И снова тень «отца-контрреволюционера» стояла за спиной. Гумилева обвинили в заговоре и создании террористической группы. Приговор оказался на удивление мягким – 5 лет заключения. Это возмутило прокурора и следователя, которые попытались добиться расстрела. Но, пока шли бюрократические процедуры, связанные с пересмотром дела, затянулись, и за это время, как писал Гумилев, «был снят и уничтожен Ежов и расстрелян тот самый прокурор, который требовал для меня отмены за мягкостью».

Пять лет заключения Гумилев провел в Норильлаге, в сносных, по его собственным словам, условиях.  Но покинуть Норильск после истечения срока он не мог – после начала Великой Отечественной войны освободившиеся заключённые оставались на рабочих местах.

Гумилев же мечтал о карьере историка, а для этого надо было вернуться в Ленинград. Единственный путь к возвращению лежал через службу в армии, и в 1944 году Гумилев добился призыва на военную службу.

«Я закончил войну, являясь участником штурма Берлина»

На фронт его направили незадолго до начала Висло-Одерской наступательной операции. Гумилев служил в 1386-м зенитно-артиллерийском полку 31-й зенитно-артиллерийской Варшавской Краснознамённой ордена Богдана Хмельницкого дивизии.

«Я закончил войну, являясь участником штурма Берлина, - вспоминал Лев Гумилев, - К сожалению, я попал не в самую лучшую из батарей. Командир этой батареи старший лейтенант Финкельштейн невзлюбил меня и поэтому лишал всех наград и поощрений. И даже когда под городом Тойпицем я поднял батарею по тревоге, чтобы отразить немецкую контратаку, был сделан вид, что я тут ни при чем и контратаки никакой не было, и за это я не получил ни малейшей награды. Но когда война кончилась, и понадобилось описать боевой опыт дивизии, который было поручено написать нашей бригаде из десяти-двенадцати толковых и грамотных офицеров, сержантов и рядовых, командование дивизии нашло только меня. И я это сочинение написал, за что получил в виде награды чистое, свежее обмундирование: гимнастерку и шаровары, а также освобождение от нарядов и работ до демобилизации, которая должна была быть через 2 недели».

Недолгая военная карьера увенчалась двумя медалями - «За взятие Берлина» и «За победу над Германией», а также грамотой-благодарностью. Но главное – он сумел вернуться в Ленинград, за несколько месяцев экстерном закончил университет, а затем защитил дипломную работу.

После этого Гумилев поступил в аспирантуру Института востоковедения АН СССР.

Срок «за маму»

Казалось, жизнь налаживается. Но тут снова начались проблемы. Сам Лев Николаевич иронически говорил друзьям, что «до войны сидел за папу, а после войны – за маму».

В августе 1946 года вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», где об Ахматовой, в частности, говорилось: «Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Её стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусстве для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодёжи и не могут быть терпимы в советской литературе».

Гумилева отчислили из аспирантуры, но он, тем не менее, сумел закончить диссертацию. Защита диссертации на тему «Политическая история первого тюркского каганата» была назначена на 28 декабря 1948 года. На защите он показал отличные способности оратора и полемиста, и диссертационный совет проголосовал «за».

В ноябре 1949 года Гумилева снова арестовали. 13 сентября 1950 года Особое совещание при МГБ СССР приговорило его «за принадлежность к антисоветской группе, террористические намерения и антисоветскую агитацию» к 10 годам лагерей.

Второе заключение далось ему намного тяжелее – подводило здоровье. Гумилев даже внешне сильно сдал, постарел, а настроение его было упадническим. «Здоровье моё ухудшается очень медленно, и, видимо, лето я смогу просуществовать, хотя, кажется, незачем…  Я примирился с судьбой и надеюсь, что долго не протяну, так как норму на земляных работах я выполнить не в силах и воли к жизни у меня нет», – писал он в письмах.

Ему присвоили инвалидность, и это позволило устроиться на должность лагерного библиотекаря, на которой можно было вновь обдумывать научные идеи. Мечты о научной работе оставались единственным, что заставляло жить дальше.

«Для неё моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения»

Лишь после XX съезда партии, когда работа по реабилитации политических заключенных стала проводиться в массовом порядке, дело дошло и до Гумилева. 11 мая 1956 года Лев Гумилёв был признан невиновным по всем статьям и отпущен на свободу, 2 июня 1956 года Военная коллегия Верховного суда отменила постановление Особого совещания при МГБ, и 30 июля дело было прекращено «за отсутствием состава преступления».

Бюрократическая волокита не помешала Гумилеву приехать в Москву уже в мае 1956 года. Возвращение, однако, получилось тяжелым. Лев Николаевич писал в автобиографии: «Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я ее с трудом узнал. Изменилась она и физиогномически, и психологически, и по отношению ко мне. Она встретила меня очень холодно. Она отправила меня в Ленинград, а сама осталась в Москве, чтобы, очевидно, не прописывать меня».

Конфликт между матерью и сыном нарастал, и в 1961 году произошел окончательный разрыв. Поклонники Анны Ахматовой склонны считать, что Лев сломался в лагерях, и стал несправедливо обвинять мать в своих бедах.

Лев Николаевич, в свою очередь, полагал, что страдания по сыну, которые мать выражала в стихах, были куда сильнее, чем ее реальные переживания в жизни. Еще будучи в тюрьме, он писал друзьям: «Мама, как натура поэтическая, страшно ленива и эгоистична, несмотря на транжирство. Ей лень думать о неприятных вещах и о том, что надо сделать какое-то усилие. Она очень бережёт себя и не желает расстраиваться. Поэтому она так инертна во всём, что касается меня…  Для неё моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная — сыночка потеряла, и только».

В автобиографии, написанной на свободе, Гумилев был мягче: «Надо сказать, что для меня мама представляется в двух ипостасях: милая, веселая, легкомысленная дама, которая могла забыть сделать обед, оставить мне деньги на то, чтобы я где-то поел, она могла забыть – она вся была в стихах, вся была в чтении… Но когда я вернулся после 56-го года и когда началась моя хорошая творческая трудовая жизнь, то она потеряла ко мне всякий интерес. Иногда я делал ей визиты, но она не хотела, чтобы я жил ни у нее на квартире, ни даже близко от нее».

Теории пассионария: научные битвы историка Гумилева

Анна Ахматова не считала деятельность сына на ниве истории чем-то серьезным, и это обижало Льва Гумилева, пожалуй, сильнее всего.

Конфликт с матерью не мог отвлечь Гумилева от главного – научной работы. Устроившись библиотекарем в Эрмитаж, он собирал материалы для докторской диссертации. Первые три года после возвращения научные стати Гумилева не публиковали – коллеги с осторожностью относились к его новаторским работам, а сам он готов был за любыми сомнениями видеть не научные споры, а интриги.

Но с 1959 года статьи Льва Гумилева в научных изданиях начинают появляться регулярно. В 1960 году он выпускает монографию «Хунну: Срединная Азия в древние времена». Вокруг этой работы кипят нешуточные споры, но в итоге Гумилев получает признание.

В 1961 году Лев Гумилев защищает диссертацию на тему «Древние тюрки. История Срединной Азии на грани Древности и Средневековья (VI—VIII вв.)», и получает степень доктора исторических наук.

В 1962 году Лев Николаевич был приглашён на должность старшего научного сотрудника в Научно-исследовательский географо-экономический институт ЛГУ, в штате которого работал до самого выхода на пенсию в 1987 году.

Дать характеристику Льву Гумилеву как ученому очень сложно. Дело даже не в том, что неподготовленный человек не осилит его пассионарную теорию этногенеза. На самом деле, лекции Гумилева в 1970-х годах собирали аншлаги – он умел говорить интересно, увлекая слушателей. Его исторические книги также писались для широкого круга, а не для академических слоев. Но это-то и заставляло многих коллег считать его работы «легковесными».

За ним признавали широкий кругозор, невероятную работоспособность, но его гипотезы и теории ставили под сомнение, а порой и разбивали в пух и прах.

Его попытка защитить докторскую диссертацию по географии закончилась неудачей – критики сочли, что «диссертация Гумилёва ничего не внесла в географическую науку, не обогатила её новыми научно доказанными положениями».

Кончилось все тем, что в начале 1980-х научные статьи Гумилева перестали публиковать – не из-за политических запретов, а из-за негативного мнения научного сообщества.

Позднее признание

Когда началась перестройка, о Гумилеве вспомнили как о сыне своих родителей – публикуя статьи о Николае Гумилеве и Анне Ахматовой, журналисты обращались ко Льву Николаевичу. Воспользовавшись этим, Гумилев отправил в ЦК КПСС письмо на имя Анатолия Лукьянова с жалобой, что научные журналы и издательства не печатают его книг и статей.

Это письмо возымело действие – научные труды Льва Гумилева стали публиковать, и они очень быстро стали невероятно популярными. В 1990 году Ленинградское ТВ записало цикл лекций Льва Гумилева, благодаря которым он стал едва ли не самым известным историком в стране.

Этот триумф был приятен Льву Николаевичу, но продолжать научную деятельность и чтение лекций не позволило здоровье. К началу 1992 года хронически болезни настолько измучили его, что он начал рассылать прощальные письма друзьям.

В мае 1992 года Гумилеву сделали операцию по удалению желчного пузыря. Состояние больного после хирургического вмешательства оставалось тяжелым. В конце мая его подключили к аппаратуре жизнеобеспечения. 15 июня 1992 года Льва Николаевич Гумилева не стало.

«Я считаю, что творческий вклад в культуру моих родителей я продолжил в своей области, оригинально, не подражательно, и очень счастлив, что жизнь моя прошла не бесполезно для нашей советской культуры», – так подвел итог своему пути он сам.