ИСТОРИЯ

«Памятник Императору Александру II в Кремле»

«Памятник Императору Александру II в Кремле»

Техника: Почтовая открытка. Фототипия Шерер, Набгольц и Ко, Москва

Время создания: 1898 год

«Здесь все классы народа от высших до низших Вам душою преданы. Просто сказать: Вас здесь, в Москве, любят». — «Как бы это так было!» — отозвался Государь.

Воспоминание генерал-адъютанта С.П. Шипова о московском генерал-губернаторе П.А. Тучкове // Русский архив. Историко-литературный сборник. ―М., 1883. Выпуск 2. С. 303


Воспоминание генерал-адъютанта С.П. Шипова о московском генерал-губернаторе П.А. Тучкове


Примечание Руниверс:

Сергей Павлович Шипов ( 1790 —1876) — генерал-адъютант (1825), член Военного совета (1838—1841), генерал от инфантерии (1843), казанский губернатор (1842—44), сенатор (1846)

Тучков Павел Алексеевич (1803—1864) — русский военный и государственный деятель, Московский градоначальник. Племянник и полный тёзка П. А. Тучкова, (1776—1858) —героя Отечественной войны 1812 года.


В точении многих лет, некоторые лица, приближенные к покойному Государю Николаю Павловичу не переставали внушать ему, что все население Москвы находится в отношениях враждебных к правительству, что высшее сословие, т. е. дворянство, напитано идеями либеральными и духом оппозиции; купечество предано своим корыстным целям, домогаясь только для себя от правительства каких либо новых выгод; низший класс народа, особенно многочисленное фабричное, всегда буйное население, готово к мятежу при первом удобном случае, и что спокойствие в Москве удерживается только принимаемыми правительством строгими мерами. А потому естественно, что покойный Государь не жаловал Москвы и не питал к ней доверия. Такие же ощущения, по кончине императора Николая Павловича, делаемы были и новому Государю; почему и он был расположен к Москве не особенно благосклонно.

В 1862 году, после бывших в Петербурге пожаров и смятений, Государь прибыл в Москву в тревожном состоянии духа; но тогда место Московского генерал-губернатора занимал человек умный, добродушный и благонамеренный, П. А. Тучков. Когда он увидел Государя бледным и грустным, то спросил его о причинах такого его расположения. Государь объяснил Тучкову причины своего тревожного состояния и опасений. «По крайней мере здесь, в Москве, Государь, Вы можете быть, покойны. Здесь все классы народа от высших до низших Вам душою преданы, благодарны за многие благодеяния Вами государству оказанные и за беспрерывное Ваше на пользу его стремление; просто сказать: Вас здесь, в Москве, любят».—«Как бы это так было!» отозвался Государь.

«Я Вам говорю сущую правду, Государь; я и том уверен, и Вы сами это увидите». Государь по-видимому успокоился, лицо его просияло. Он сел в коляску вместе с Тучковым и поехал медленно в Кремль. На пути ему предлежащем собрались несметные толпы народа всех классов. Восторг быль неописанный. Государь ехал большею частью шагом, и даже иногда стесняемый народом останавливался. Из толпы подходили к коляске его лица, знакомые Государю, а более и незнакомые, и говорили ему: «Мы, Государь, счастливы тем, что Вы нас посетили; мы от души благодарны Вам за все, что Вы для нас делаете; мы желаем Вам здоровья и счастья». Произносимы были кое-где и другие, хотя не весьма складные, но приятные для Государя речи. Вместе с тем восторг народа и громкие восклицания не прекращались. Тогда Тучков сказал Государю: «Конечно, я не мог приказать или каким-либо образом устроить такой общий восторг. Вы изволите видеть, что он идет от души тех лиц, которые Вам его выказывают». Государь был видимо тронут; слезы показались на глазах его, и он сказал: «Теперь я вижу это ясно и в том уверен». С приездом во дворец, Тучков сказал Государю: «Я получил приказание Ваше усилить во многих местах караулы, при дворце и Кремле находящиеся; повеление Ваше исполнено, но осмеливаюсь сказать Вам, что эти караулы теперь вовсе не нужны, безопасность Вашу ограждает любовь народа; позвольте мне снять, по крайней мере, посты вновь прибавленные».—«Делай, как ты знаешь», — сказал Государь, — «Я на тебя полагаюсь». Тучков имел разговор с Императрицей и совершенно ее успокоил. На другой день она сказала ему: «После двухмесячной тревоги мы только в первый раз нынешнюю ночь спали спокойно». После того Государь вышел в залы дворца, где собраны были сенаторы и другие государственные сановники, лица служащие, военные и гражданские, как и купечество, из разных концов государства сюда съехавшиеся. Государь по нескольку раз останавливался в каждой зале, подходил и разговаривал со многими, находившимися там лицами и получал от них такие отзывы, которые показывали преданность и любовь к нему граждан всех состояний. По окончании приема, Государь сказал Тучкову: «Это один из счастливейших дней моей жизни».

Вообще Тучков старался внушить Государю любовь к народу и действовал с успехом; а вместе с тем возрастала, и любовь народа к его Государю. Особенно Тучков старался действовать к тому, чтобы он полюбил Москву, как центр государства, в котором соединяются не только интересы народа, но и его чувства патриотические. Тучков желал возвысить Москву и увеличить значение ее в государстве. Он намерен был действовать к тому, чтобы Государь поместил туда на постоянные квартиры часть своей гвардии, чтобы высшие правительственные места не уменьшались в ней, но увеличивались переводом туда из Петербурга тех государственных учреждений, которые бы могли быть с пользою для государства перемещаемы. Тучков полагал нужным учредить некоторые новые образовательные заведения преимущественно в Москве, имея в виду, что здесь эти заведения наполняются детьми и юношами чисто русскими; с учреждением же оных в Петербурге, эти училища служат мало в пользу Русского люда: в них наплывают немедленно Немцы и Поляки. По мнению Павла Алексеевича было бы существенно потребно учредить в Москве центральный банк для всего государства. Театры и другие места для народных зрелищ должны бы, по его убеждению, быть в Москве усовершенствованы, распространены и устроены на таких началах, чтобы могли служить с пользою для умственного образования народа и усовершенствования его нравственности. Он справедливо полагал, что древней столице, в среде Русского народа находящейся, следовало бы предоставить от правительства все те пособия и выгоды, которые дарованы Петербургу. Такие мысли и убеждения свои Тучков передавал Государю, по своему искреннему к нему усердию.

К несчастью, П. А. Тучков скончался внезапно и преждевременно, когда и малая часть его полезных мыслей и предначертаний не могла быть исполнена. По высочайшему повелению в Москве была учреждена комиссия, под председательством генерал-лейтенанта Волкова, для заведывания подрядами на 1828 г. и для особого надзора по делу с Варгиным. Военное Министерство, обвиняя Варгина в том, что он производил прежде поставки без контрактов и залогов (что, как мы видели, делалось, но с разрешения высшей власти) — требовало, чтоб он исполнил все лежащие на нем обязательства к 1-му Ноября 1827 года. Приказание это было объявлено Варгину 7-го Октября; следовательно он должен был в 23 дня поставить вещей на 8 млн., заплатить 1 600 000 деньгами и представить еще безденежно вещей на 900 000. В случае неисполнения приказа Варгину грозили продажею его залогов для возмещения прямого долга в 2 500 000 р. Варгин отвечал, что условия его с казною вовсе не обязывают его выставить вещи в такой невозможно скорый срок, и что самый расчет, сделанный Комиссариатом, неверен, а именно: вещей не выставлено не на 8, а на 6 миллионов, третных денег следует удержать не 1 600 000, a 2 357 000, вещей переменить не на 900 000, а на 1 313 000. Эти цифры показывают нам, насколько можно было доверять Комиссариатским вычислениям; но мы уже видели, что при каждом новом расчете, который делал Комиссариат предполагаемым долгам Варгина, сумма этих долгов выходила иная, и разница доходила до нескольких миллионов.

Представляя свой ответ комиссии, Варгин писал, что «при крайнем стеснении дел его, при действиях, глубоко оскорбляющих его ревностное усердие и его справедливость, ему ничего не остается более сказать; но его намерения, поступки и дела столько утверждены, столь много ознаменованы подвигами чести и усердия к отечеству, столь постоянны, что говорят сами за себя пред целым светом и не имеют нужды в опровержении сплетений, злонамерением и неведением производимых, ибо он всем и за всех жертвовал. Смело и открыто может он приписать себе ту честь, что ни один из знатнейших подрядчиков и откупщиков — при всех наградах, ими от правительств полученных, при всем богатстве, которое приобрели они от дел своих с казною —не доставил ей выгод и польз более, чем Варгин». Комисия позволила ему обратиться с прошением к Государю, что он и сделал 12-го Октября. Во всеподданнейшем докладе своем он просит «не милосердия, как виновный, но суда и справедливости» т. е. беспристрастного расследования его дел с казною, причем напоминает, что разорение его повлечет за собою разорение множества людей, связанных с его делами.

В ответ на эту просьбу, Варгину отложили срок поставки на 4 месяца, т. е. до Марта 1828 года, но на страшно-тяжелых условиях: он должен был получать деньгами только за половину выставляемых вещей, а остальная половина удерживалась в зачет его долга; в случае неисправности, грозили опять продажею залогов. По окончании всей поставки, Варгину позволялось представить объяснения и оправдания, единственно до поставок 1826 и 1827 гг. относящиеся. Комиссия, сличив эти объяснения с подлинными делами, должна была представить в министерство свое заключение, «не касаясь в оном до всех прочих оконченных уже Варгиным поставок». Последние слова очень любопытны: они показывают, как боялось министерство всякого напоминания о прежней деятельности Варгина.

На вторичную просьбу Варгина ему несколько облегчили тяжесть условий — именно, позволили поставить к 1 Марта лишь необходимый для продовольствия войск вещи, а остальную поставку рассрочили до 1 Июля; далее, позволили получать не 50, а 75 к. за рубль; наконец, выдали ему, под новые залоги, около 170 000 р. Варгин (это его собственные слова), «ожил и с сею малою суммою быстро двинул поставку». Казалось, что всякое преследование против него прекратилось. Он видел благоразумную строгость, ограждался беспристрастием в приеме, был освобожден от всех притязаний; мрачные предчувствия его рассеивались, общественное доверие к нему восстановилось. Но это были последние радостный минуты его деятельности. Снисхождение сделано было только для виду; а под рукою продолжалось постоянное, хотя тайное, преследование.

Впрочем, министерство не считало даже нужным скрывать своих намерений. В предписании от 19-го Ноября 1827 года прямо говорилось, что «правительству необходимо, даже большими пожертвованиями, стараться избавить себя от этого монополиста». Комиссия должна была стараться довести Варгина до признания, что он заодно с комиссариатскими чиновниками обирал казну, производя все свои операции на казенные деньги. Поводом к такому обвинению служило постоянное условие всех Варгинских подрядов, чтоб комиссионеры командировались с деньгами для приема вещей на местах заготовления.

Генерал Волков, которому его начальство приказывало добиваться от Варгина сознания в несуществующих злоупотреблениях, счел своим долгом представить дело в истинном виде.

В докладе своем, поданном в Ноябре 1827 года, он говорит о постоянном и несомненном бескорыстии Варгина и отрицает всякую возможность подозревать его участие в злоупотреблениях комиссариатских чиновников; требовать же от Варгина прямого доноса на тех чиновников Волков считает неприличным, ибо Варгин «в течение 20 лет имел дело с Комисариатом, и ни на кого доносителем не был». Далее в докладе говорится, что «кто берет подряды дешевле и для казны выгоднее против других, тот вредным для нея монополистом быть не может». «Конечно, ― продолжает Волков,― разорить Варгина не долго; но приобретет ли выгоду казна, когда лишит его состояния и доставит возможность пользоваться другим поставщикам, державшимся всегда высших цен? Впрочем, цены на сапоги и холсты, в руках ныне вызвавшихся поставщиков, понизиться не могут и не дойдут до прошлогодних цен, потому что комиссия приглашала всех их, с подписками, ставить вещи по ценам Варгиным объявленным, но все они от того решительно отказались. Пусть тот, кто утверждает, что цены должны быть ниже прошлогодних, приедет сюда и откроет способы к понижению, или же назовет лиц, которые на такое понижение согласны: комиссия то и другое примет с охотою и признательностью... Словом, доселе мы ничего другого в прочих поставщиках не видали, кроме зависти и злобы на Варгина за то, что он препятствует им пользоваться высокими ценами, и опыт будущих торгов на 1828 год покажет лучше всего, ту ли степень усердия имеют прочие подрядчики, какую в течение 20 лет постоянно оказывал Варгин». Волков кончает свой доклад уверением, что он «описал со всею искренностью и чистосердечием свои мысли и чувствования, языком самой истины, по чувству совести и данной присяги, будучи готов подтвердить все это и у Престола».

Слова генерала Волкова не только не представляли преувеличения, а еще были далеко ниже действительности. Положение комиссии было в самом деле крайне затруднительно. С одной стороны, министерство хотело непременно устроить новые подряды помимо Варгина; с другой, все поставщики сильно набавляли цены. Враги Варгина сделали все возможное, чтобы на деле доказать его ненужность и даже вред для казны. Поставщикам давались льготы, делались уступки в качестве товаров. Чиновникам министерства усердно помогали многие из своей братии-купцов. Московский городской голова Куманин простер свое усердие до того, что приплачивал сверх подрядных цен свои деньги тем, кто соглашался брать подряды... Но все было напрасно: подряды не ладились. Между тем Варгин быстро вел свою поставку, и дела его представляли разительную противоположность с разладом, господствовавшим в комиссии: в один месяц, с 12 Декабря 1827 по 12 Января 1828 года, он поставил более 550 000 пар сапог, 6 000 000 аршин холста и разных полотен, на сумму до трех миллионов рублей. Члены комиссии были изумлены, получив от генерал-кригс-комисара извещение, что «вещи получаются от Варгина не только успешно, но даже поспешно», а это было нелишнее, так как войска выступали в Турецкий поход. Но еще более изумились в комиссии, получив в министерской бумаге от 27-го Декабря строгий выговор за то, что «комиссия ни о чем другом не уведомляет министерство, кроме исправности Варгина»...

В 1827 году, по особому высочайшему повелению, были произведены две ревизии по всему комиссариатскому ведомству: по обеим оказалось, что все вещи, поставленные Варгиным, вполне сходны с образцами, все суммы целы, и нигде ни в чем нет недостачи. Мало того: по счетам предполагалось наличных вещей на 14 миллионов рублей, а по ревизии их оказалось слишком на 25 милионов.

Но такие очевидные факты не убедили министерства, которое уже наперед обрекло Варгина на погибель…