Эту экранизацию мы ждали, как, извините, Анна Каренина ждала того самого поезда. С тревожным чувством чего-то непоправимого, надвигающегося на нас на всех парах. Астеничная худышка Кира Найтли в роли Анны? Роковой красавец Джуд Лоу — Каренин? Субтильный золотоволосый Аарон Тейлор-Джонсон — вы хотите сказать, Вронский?

 

И вот чудо — примерно тридцатая по счету экранизация великого романа оказалась неожиданно прелестной, свежей, бравурной, волнующей! Британец Джо Райт нарушил негласную конвенцию и вместо прилежного следования канонам богатого костюмного ретро а-ля рюс пустился во все модернистские тяжкие под штандартами Брехта и Мейерхольда. Есть и менее лестные отзывы об этой версии, но все, и хвалители, и хулители, признают: сработано зрелище неординарно. Оскаровские прогнозисты уже записали двухчасовую картину в темные лошадки предстоящей церемонии... Российским зрителям осталось ждать немного — в начале января фильм выходит в прокат.

Встреча с Джо Райтом и Кирой Найтли назначена корреспонденту «Итогов» в старинном фешенебельном отеле «Уолдорф-Астория» на нью-йоркской Парк-авеню. Подходящее местечко для разговора о делах семейных ХIХ века. Так и кажется, что в конце коридора появится вальяжный Стива Облонский с дымящейся сигарой. Но появился Джо Райт, вальяжный, конечно, но без сигары. К концу разговора с режиссером, в условленное время, подошла Кира Найтли в элегантном серебристо-сером костюме. Никакая она не худышка — все это оптический обман.

Джо Райт: в поисках «зеленой палочки»

— Джо, почему «Анна Каренина»?

— А почему нет?

— Уже было столько экранизаций...

— Но ведь я же не экранизировал ее прежде (улыбается). Это вовсе не самомнение. Мой опыт, мое видение, моя интуиция подсказывают: вот это я могу сделать так, как другой не сделает. Я смотрю на картину Рембрандта и чувствую, что вступаю в разговор с художником без посредников. Есть постижение вещей на уровне эмоционального опыта, где чужие знания, чужие оценки не имеют значения. Так и с Толстым. Моя «Анна Каренина» сопряжена с моим опытом жизни, моим браком, моим ребенком. Для меня ключом к философии книги стала мысль Левина, что любовь дана человеку Богом, чтобы он нашел сокровенный смысл жизни.

— Когда вы в первый раз прочитали «Анну Каренину»?

— В молодости. Потом перечитывал. Когда решил адаптировать для кино, стал читать Толстого как бы между строк, стараясь понять, что самое важное у него, от чего нельзя отказываться. У него страницы заполнены тем, что можно назвать потоком сознания. И пытаться буквально перенести его на экран — самонадеянная и глупая затея. Это я уяснил сразу.

— Как вы решились на смелую театрализацию?

— Меня привлекла теория биомеханики Мейерхольда, русского театрального гения. Ключ к переносу текста в картинку — в условной пластике движения, в экономности жеста, в символике танца. Что-то подобное сумел сделать Сокуров в «Русском ковчеге». Отчасти похоже на концепцию «Догвилля» Ларса фон Триера, только у него все слишком аскетично и безжалостно. Меня осенило за два месяца до начала съемок. Автор сценария Том Стоппард меня всецело поддержал.

— А он вашей «эврике» не позавидовал? Все-таки драматург, причем знаменитый, а радикальную концепцию, перевернувшую проект, предложил не он, а вы.

— Позавидовал? Да у него в принципе не может быть такой реакции. Он завидовать не умеет. Том один из самых глубоких и цивилизованных людей, которых я когда-либо встречал в жизни. Близкая к идеалу фигура отца и покровителя. Он делает все, чтобы ты почувствовал себя лучше и значимее, чем на самом деле. Есть умные люди, чей могучий интеллект неизбежно уменьшает тебя в размере и повышает твою нервозность и закомплексованность. Том не такой. Свои интеллектуальные достоинства он обращает окружающим на пользу.

— Глядя на экран, видишь вроде бы русских. Но в то же время и не совсем. Вас волновал вопрос этнической идентичности ваших героев?

— Мне врезалась в память фраза из книги британского историка Орландо Фиджеса «Танец Наташи: культурная история России». Описывая высшее общество Санкт-Петербурга царских времен, он представляет их актерами на сценических подмостках. По версии Фиджеса, русская аристократия всегда страдала кризисом идентичности, колеблясь между Западом и Востоком. В период, когда Толстой писал «Каренину», русская элита определилась: да, мы Запад, а если более точно, мы своего рода вариант Франции, только на востоке Европы. Они одевались, как французы. Штудировали книги по этикету, чтобы во всем копировать французские манеры. Их бальные залы были увешаны большими зеркалами, чтобы они могли любоваться собой. Одна половина их мозга, русская, все время проверяла другую, французскую, на предмет соответствия высокому образцу. Все их существование выливалось в одно сплошное сценическое представление, насыщенное импортными идеями, украшениями, политесом и культурой.

— Зачем вам понадобился Левин, ведь в нем ничего французского нет?

— Вот именно! Толстой противопоставляет его аристократическому свету как близкую его сердцу альтернативную модель поведения и философии жизни. И если все эпизоды светского характера мы решили поместить на сцене или за сценой, то кадры с Левиным и его кругом отличаются сугубо реалистическим фоном. Мне показалось интересным именно так запараллелить две линии.

— А почему Кира? У нее не было конкуренток, а у вас колебаний?

— Я работал с Кирой раньше. На моих глазах она проделала головокружительный путь от начинающей инженю до зрелой актрисы. Анна — на сегодняшний момент ее высочайшее достижение. Она перешла этой ролью на какой-то новый уровень.

— Есть традиция изображать Каренина достаточно мерзким типом. И почти стариком. А у вас красавец Джуд Лоу...

— Я против такой трактовки. Каренин должен нести черты мужской привлекательности, в нем угадывается бывший записной красавец. А иначе как объяснить, почему им заинтересовалась и вышла за него замуж такая ослепительная женщина, как Анна. Это не конфликт старого мужа и молодой жены, а конфликт разного понимания морали. Джуд Лоу сыграл властного прагматика с нежной душой. Его психофизика идеально легла в канву роли. Долгое время Джуд был закован в стереотип гламурного героя-любовника, хотя вся его натура рвется играть сочные, острохарактерные роли. Каренин — отличное доказательство широты его актерского диапазона. Он может и унылого сухаря-педанта сыграть, да так, что мы ему посочувствуем, потому что у него есть своя правда, конфликтующая с правдой Анны.

— Почему вы не пригласили русских актеров? Все-таки русская классика. Поверьте, это вовсе не упрек на почве национальной фанаберии. Просто любопытен ваш ход мыслей.

— Мне требовалось единообразие акцента. У меня заняты актеры британские, ирландские, французские, шведские. Примерно один тип акцента. У русских совсем другое произношение. Получился бы комический разнобой. У меня нет никакого предубеждения против русских, просто на каждую роль мы подбирали нужного актера, не задумываясь, а какой он национальности. Что же касается массовки, то я решил, что русские лица очень даже не помешают на заднем плане. Мы поместили объявление в русскоязычной лондонской газете. И ожидали, что придут сто, двести человек. Представьте — пришли тысяча русских! С утра выстроилась очередь, хвост тянулся за угол дома, и люди подходили целый день. Мы отбирали по фактуре и внешним данным, одни годились на аристократов, другие на чиновников, третьи на крестьян. Отобрали в общей сложности пятьсот статистов. Я очень доволен: они не только создали убедительный этнический фон. Они поправляли наши ошибки. В первый же день один из статистов заметил, что герои при встрече целуются дважды и объяснил, что по русскому обычаю лобызаться надо три раза.

— Вы побывали в России, где снималась часть сцен. Ваши впечатления?

— Меня поразила фантастичность Петербурга как города, построенного по велению одного человека — царя Петра. Ему захотелось создать европейский город, он выписал лучших архитекторов из Франции и Италии. Город настолько красив и иллюзорен, что кажется миражом. Такая грандиозная декорация. Театральность Петербурга меня тоже вдохновляла. Не могли оставить равнодушным Кижи. Но самое для меня сокровенное место — Ясная Поляна. А там — могила Толстого, похороненного рядом с «зеленой палочкой», содержащей секрет всеобщего счастья. Это забыть нельзя.

— Какие из предыдущих киноверсий вам нравятся?

— Я видел только одну — с Гретой Гарбо, 30-х годов. Мой фаворит — наша версия (смеется).

Кира Найтли: девушка и черт

— Кира, как вы открыли для себя «Анну Каренину»?

— Первый раз читала в 19 лет. В памяти надолго отпечаталось: она, Анна, совершенно невинна, а все вокруг негодяи, завистники, ханжи и лицемеры. Перечитала уже в процессе съемок, с практическим прицелом. Люди считают, раз книга называется ее именем, значит, мы должны ей безоговорочно симпатизировать. Но не думаю, что в намерениях Толстого было лепить из Карениной ангела. Мне кажется, ее судьбой Толстой предостерегает читателя. Мне очень понравилось, что Джо сохранил и провел через весь фильм линию любви Кити и Левина, такой романтической, кроткой, чистой. Она противоположна линии Анны и Вронского, демонической и деструктивной.

— Получается, что ваши симпатии на стороне Кити с Левиным, а не на стороне вашей несчастной героини...

— Нет, нет, вы меня неправильно поняли. Я люблю, обожаю Анну. Я на ее стороне. Иначе невозможно. Иначе и вы ее не полюбите, если я не смогу убедить вас в силе и подлинности ее чувств. Но я понимаю, по крайней мере, считаю, что понимаю, подоплеку ее личной трагедии. А понимание не отменяет эмоций. Любовь и ratio вовсе не исключают друг друга.

— Когда Джо Райт решил резко развернуть стиль в сторону театрализации, как вы на это отреагировали?

— Честно? Я сказала: что за черт! (Смеется.) Потом задумалась. Ведь когда Джо брался за «Гордость и предубеждение», на него досадливо махали рукой: мол, зачем снова-здорово после прекрасной мини-серии на Би-би-си. Но получилось, я считаю, очень даже неплохо. Потом он решил экранизировать «Искупление», как многие считали, абсолютно не поддающуюся для кино литературу. Опять же обернулось дело удачей — и это не только мое мнение. И вот третий заход на ту же территорию классики. Толстой. Вещь, которую тысячу раз адаптировали в кино. Риск неудачи огромный. Джо это прекрасно понимал и все-таки пошел на эксперимент. Я его за это еще больше зауважала. Нас несколько человек, с которыми он давно работает. И мы взялись за руки, как спортивная команда, поклявшаяся не проиграть важный матч.

— Сказать, что наряды Анны красивы, значит, ничего не сказать. Они восхитительны. Кому мы обязаны такой роскошью?

— Это все Жаклин Дюрран — наша художник по костюмам. Собственно, то была идея Джо — смешать стиль 70-х годов XIX века со стилем 50-х годов XX века. Получилось очень неожиданно и эффектно. Носить такую одежду одно удовольствие.

— Серьги вы меняете в каждой сцене. Они все какой-то необыкновенной формы...

— Всю коллекцию ювелирных изделий нам одолжила Chanel. Так не хотелось их возвращать после съемок!

— Что самое интересное для вас в образе Анны?

— Я стремилась ничего не упрощать в ее характере, как я его поняла. Толстой описывает ее конкретное эмоциональное состояние на трех страницах. Ты же должна передать гамму чувств в одном кадре. Я старалась об этой сложности не задумываться, иначе меня мог спеленать страх. И тогда — конец, ничего не получится. Меня поразила откровенность чувств Анны, сила ее любви к Вронскому. Тогда это не называлось сексом, но это именно секс, плотская страсть. Жаклин сшила наряды для Анны, которые грациозны и при этом бесстыдны. Материал, из которого они пошиты, напоминает простыни, на которых она с Вронским предается любовным утехам. А в самом финале тема секса сливается с темой смерти. Анна утопает в мехах, а это же мертвые животные, да? У нее фантастическая шляпка, а в ней птицы, тоже мертвые. Ее бриллианты холодны и безжизненны. Она вавилонская блудница, и все должно было работать на этот образ.

— По пути на пресс-просмотр кто-то из журналисток вздохнул: «Неужели это возможно — уйти от Джуда Лоу?»

— Да, этот вопрос звучит резонно, но только пока ты не увидишь Аарона. Он замечательный, искренний, пылкий, чувственный. Джуда я знаю давно. Мы должны были сниматься вместе в одном фильме по сценарию Тома Стоппарда, но проект развалился за шесть недель до начала съемок. И вот снова Том, и снова Джуд, и мы вместе работаем, что чудесно. С Джудом болтали часами, обсуждая своих героев, мотивировки их поступков. Ему сделали такие огромные залысины, но они его совершенно не портят, просто делают серьезнее и старше. С Аароном все было не так. Он ничего обсуждать не любит. С ним мы много импровизировали, что для любовных сцен сущее благо (смеется).

— Адюльтер, развод... Вы не считаете, что сегодня люди проще смотрят на эти вещи, чем во времена Толстого? Ведь накал страстей по поводу внебрачной связи в романе многим сегодня кажется анахронизмом.

— Думаю, послание Толстого по-прежнему актуально. Конечно, никто не станет подвергать современную Анну Каренину остракизму. Но моральная дилемма остается. В наш век мобильных телефонов людей по-прежнему волнует, кто кого любит и почему, а кто разлюбил и тоже почему. Люди при этом остаются стадом, коллективным организмом. Они хвалят дружно и осуждают дружно. Анна притягивает к себе дружное осуждение толпы, и не потому, что толпа все как один высокоморальные люди. Нет, они тоже изменяют своим мужьям и женам, но втихую, по-партизански. Анна же всех раздражает открытостью своих чувств. Но разве у кого-то из них есть право ее осуждать?! Нет, конечно! Вот оно, так называемое мнение общества. Предрассудки, зависть, фальшивая мораль — вот что им движет. Тут Толстой провидел наше время, когда слухи и сплетни обрели цивильный вид в массовых журналах, продающихся в супермаркетах, и на телевидении, пережевывающем в светской хронике, кто с кем и кого из звезд видели на тайном свидании.

— Ваши впечатления от России?

— Я туда так и не попала! Увы! Но в следующий раз непременно приеду.

— Вы, оказывается, хорошо танцуете...

— У нас был блестящий хореограф — Сиди Ларби Черкауи. Он нас мучил три дня по 12—14 часов. Сиди — левша. И повторять за ним движения довольно трудно. Это был ад, вспоминаю с содроганием. Чертова йога, которой я себя мучаю по доброй воле, по сравнению с этими тремя днями — детский лепет на лужайке. Хорошо, что репетировали в обычной спортивной одежде — легинсах, тишортках. Потому что если бы нас облачили в костюмы-доспехи, я бы, наверное, не выдержала.

— Какая из прежних адаптаций «Анны Карениной» вам нравится больше других?

— Я видела совсем немного. Старый фильм с Гарбо и английскую телесерию 2000 года, где ее играет Хелен Маккрори. А что вы порекомендуете?

— Советский фильм 1967 года с Татьяной Самойловой. Она и Николай Гриценко в роли Каренина просто превосходны.

— Обещаю, посмотрю.

— Есть ли жизнь после поезда?

— Да-да, я понимаю вашу иронию. Поскольку я подряд сыграла в нескольких фильмах, где я либо тяжело болею, либо отдаю концы, то я решила для разнообразия попробовать что-нибудь легкое и чисто развлекательное. Снимаюсь у Кеннета Браны в голливудском триллере «Джек Райан» с Кевином Костнером и Крисом Пайном по сценарию Тома Клэнси. Там со мной много чего происходит, но я остаюсь в живых.